«Путешествие по Вселенной»

Есть художники, меняющие привычные представления о целях и возможностях искусства. Не выходя за пределы изобразительности, не ударяясь в рассудочное комбинирование геометризированных форм, не погружаясь в мистику чистого цвета, оторванного от живой предметности, они завораживают необычностью образного видения поэтичностью воображаемого мира. В числе таких мастеров талантливый саратовский живописец Алексей Карнаухов.
Он принадлежит к поколению мастеров, рождённому сломом всего соци-ально-политического уклада, вошедшему в художественную жизнь на рубеже 1980-1990-х годов. Для них было характерно недоверие к избыточному идеоло-гизму, как уходящей, так и наступавшей реальности. Их жизнеощущение отлича-лось насмешливым оптимизмом, тягой к пародированию традиций. И вовсе не для обличения их, а целях в сугубо «юморных». В поисках подходящих образных импульсов они обратились к наследию русского примитивизма - к исканиям мас-теров «Бубнового валета» и «Ослиного хвоста».
В ранних работах Карнаухова подкупали импровизационная раскован-ность, с которыми вчерашний воспитанник художественного училища осваивал стилистику неопримитива. Крепкая выучка облегчила расставание с навыками ремесла, сделала игру с неканоническими источниками убедительной. Ироническая ретроспектива его творчества строилась на традициях самодельной вывески, ярмарочного портрета, аляповатых ковриков, росписей питейных заведений и других образцах низовой культуры провинциального русского города. Такими работами он участвовал на множестве молодёжных выставок ранней поры.
Но уже на своей экспозиции в Радищевском музее, устроенной в 1993 году к его 25-летию, художник показал и работы иного звучания. Это более «успокоен-ные» полотна в «гобеленной» манере, где примитивистская брутальность умеря-лась напевностью линий и выхоленностью декоративного колорита. В них нет стремления эпатировать публику. Они декоративны и напоминают своеобразные красочные панно. Сохраняя игровую раскованность, он с добродушной иронией писал чудаковатых людей или потешное зверьё особой «карнауховской породы»
В сказочной реальности, обживаемой художником, нескончаемо длилось некое волшебное действо - своеобразный спектакль бессловесного театра, кото-рый дарит нам ощущение интересных живописных эмоций и неожиданных пла-стических метафор. Удивляла неистощимость воображения художника-визионера. Здесь нечего смотреть тому, кто ищет в живописи иллюзорного сходства. Но как поётся в песенке Окуджавы: «Вымысел не есть обман...» И не так уж легко угадать, где срабатывала генетическая память культуры, а где - творческий произвол живописца, его интуитивно-импровизационное самоощущение, упоение своей работой как непринуждённой и радостной игрой.
Его стилистика оказалась более устойчивой, чем тематика. Сюжеты неред-ко менялись: саратовские и волжские мотивы чередовались с кавказскими, потом появился обширный цикл с полуфантастическими ландшафтами Святой земли и обликами её воображаемых обитателей, которые виделись ему сквозь призму местечковой жизни черты оседлости, фантазии по мотивам религиозных праздников,визуальное воплощение евангельских речений. Никакой исторической и бытовой достоверности - только правда поэтического воображения художника. Она оказалась убедительной: содержание древних притч, облекаясь плотью бесхитростного вымысла, не теряло своей этической значимости и духовной глубины.
На рубеже тысячелетий тематический диапазон художника снова расши-рился: карнауховские мифы старого Саратова, воображаемого Тифлиса допол-нили излюбленные мотивы библейских сказаний. Наряду с ними появились цик-лы полотен, посвящённых Северу, мотивы, навеянные поездкой в Аргентину. Как и прежде, и в этот период заметно преобладали жанровые мотивы, но порою встречаются портреты и чистые пейзажи. Мягкой иронией пронизаны его затейливо-гротесковые образы последнего десятилетия. Обычно гротеск бывает или трагедийным или обличительно-глумливым. Но Карнаухов не склонен к сатире. Гротесковое заострение образов смягчено у него любовно-ироническим отношением к изображаемому, юмором незлобивым, ласковым.
.Художественный язык примитива, требующий заметной пластической де-формации и условности цвета, приводит к тому, что принято называть «остране-нием»: профессиональный художник говорит как бы голосом талантливого, но не-умелого самоучки. Такой нарочитый примитивизм принципиально отличен от фольклорного: он сугубо произволен, персонален и неподвластен традиции. Ре-зультат получается ошеломляюще непривычным. Это игра с восприятием зрите-ля, попытка разрушить устоявшиеся его стандарты неожиданной странностью трактовки мотива, заострённо-гротесковой его подачей.
В самое последнее время Алексея Карнаухова буквально обуяла космиче-ская тематика, Простор для безудержного воображения жизнь межпланетная даёт куда больше, нежели реальное земное бытие. И вместе с тем она требует ещё большей изобретательности в отвлечённо-визуальном своём воплощении, ли-шённом осязаемо-предметных опор, повышенной энергетической заряженности живописно-пластической или линейно-ритмической организации, лишённых тра-диционной предметности плоскостей холста или листа, некого силового поля, удерживающего целостность их композиционных решений.
В этом видится известная опасность. Ещё на пороге минувшего столетия Пабло Пикассо не без иронии заметил; «В нашем современном мире много искус-ства и мало живописи». А Карнаухов всегда воспринимался как прирождённый живописец, полагавший, что в живописи важнее всего сама живопись, живопис-ное содержание, чисто живописные ценности. В его лучших вещах мы привыкли, разглядывая самый затейливый сюжетный мотив, «слышать» живописную пластику и музыку колорита. Хотелось бы верить, что это сохранится в его ис-кусстве, что он по-прежнему будет удивлять и радовать тех, кто ценит настоящую живопись.